— Разве ты не собираешься помочь своему другу, Райл?

Тарран застонал. Мы оба поняли — он опять служил наживкой.

— Ты боишься? Ты боишься, что не будешь достаточно быстр? Или достаточно храбр? Ты застыл на месте, Райл Мечник?

Я содрогнулся от страха, в котором он меня обвинял; руки задрожали, так что стрела, которую я собирался пустить, застучала по луку.

— Покажи свою храбрость, сделай то, чего ты не смог сделать, чтобы спасти своего отца. — Коготь засмеялся, соединив два кошмара в один. — Беги к гному, Райл Мечник, — я начинаю отсчет.

— Райл! Нет! — закричал Тарран. — Нет! Я попытался вновь приложить стрелу к тетиве и порезал руку о стальной наконечник так, что ручьем хлынула кровь. Я выпустил одну стрелу в рот чудовища, другой ранил его около глаза. Дракону было больно, но он отнюдь не умирал — мои жалкие стрелы не могли причинить ему вред.

Голосом холодным, как зима, Коготь прошипел:

— У мужчины не больше храбрости, чем у мальчишки, не так ли? Вепрь убил твоего отца, пока ты трясся от страха, Райл Мечник. Ничего не меняется, несмотря на то, что прошло столько лет.

В сверкающих глазах Таррана, в побледневших и заострившихся чертах его лица я прочитал внезапное понимание и стремительно последовавшее за ним отчаяние.

Дракон рассмеялся, проникнув в души нас обоих.

— Тарран Железное Дерево! Старый приятель! Как ты думаешь, свою последнюю трусость он тоже назовет несчастным случаем на охоте?

Гном встал на одно колено, стараясь опираться только на здоровую ногу, и пополз, опираясь на локоть и колено, опять на локоть и колено — мучительно продвигаясь вперед. Но, не проползя и ярда, Тарран упал.

У этого дракона была холодная кошачья душа — ему нравилось играть со своей жертвой. Смеясь, он расправил крылья, подняв ветер. Вонь его пиршества заполнила воздух затхлым запахом смерти. Тени легко и быстро запорхали по всему логову, и драконья магия — или ужас моей вины — преобразила каждое темное пятно в призрак моего отца. Все кости, которыми был усыпан уступ, принадлежали ему, кровь, окрасившая логово, принадлежала ему, даже всхлипы и стоны Таррана, пытавшегося добраться до лестницы, принадлежали ему.

По моему лицу что-то текло. Может быть, это был пот, может быть, слезы, хотя мне казалось, что это кровь. Это должно было случиться опять. Как умер мой отец, так умрет и Тарран, убитый моим страхом. Или, как родичи Таррана, убит буду я, попавшись на приманку, предложенную драконом, — возможность спасти жизнь Таррана.

— Ты ни на что не годен, Райл. Ты всегда таким был. — Теперь голос Когтя был гулок, как у призрака. — Ни на что не годен, бесполезен. Даже если бы ты вовремя увидел вепря, ничего бы не изменилось. Ничтожная стрела из твоего лука не смогла бы его остановить. Ты ни на что не годен!

Совершенно. Был не годен тогда, не годен сейчас. И мои жалкие стрелы с отполированными стальными наконечниками не причинят вреда Когтю, но он может схватить Таррана и бросить его вниз, так что тот разобьется насмерть прежде, чем я смогу что-то сделать. Победить в этой жестокой игре было невозможно. Так же как и пятнадцать лет назад, нельзя было остановить вепря.

Страх внезапно покинул меня. Тени опять стали тенями, призраки отступили. Пришло прощение, болезненное, молниеносное и окончательное.

Я обернулся, чтобы сменить руку. Коготь перестал смеяться, в тишине раздавалось только тяжелое дыхание Таррана. Я заметил верную, надежную цель — мертвую точку на драконьем черепе, сверкающем в своем драгоценном уборе, — и быстро поймал край незащищенной мысли дракона: «Пламя!»

Так звали его подругу, медно-красную драконицу, сверкавшую, как яркий огонь, как вспышка, как ослепительное сияние, а в свете двух лун — как мерцающий золотой огонь. И если цель верна, моя стрела, ударив в хрупкие останки, превратит их в груду драгоценностей и осколков костей. И я, и Коготь понимали это.

— Тарран! — сказал я отрывисто, как воин, выкрикивающий приказ. — Иди сюда.

Гном опять пополз, опираясь на локоть и колено, казалось, прошла целая вечность, прежде чем он достиг первой ступеньки. Коготь заворчал. Капли густой кислоты с шипением упали на дно логова. Но это была пустая угроза, бессмысленный поступок. Если только капля разъедающей слюны брызнет рядом с Тарраном, я пущу стрелу. Коготь понимал это, и это понимание сковывало его прочнее, чем железные кандалы, когда он наблюдал за мучительным подъемом гнома. Тарран преодолевал зараз одну мокрую от крови ступеньку, опираясь рукой, подтягивая одну ногу; пот стекал с него ручьями, как с человека, попавшего под ураганный ливень.

Когда гном прополз мимо меня по лестнице, я уже не мог его видеть — только слышал. Шаг за шагом я поднимался вслед за ним, не отрывая взгляда от черепа драконицы, эти причудливо убранные останки служили мне ориентиром, смыкаясь вокруг цели моей стрелы. Тарран взобрался на выступ, круговую галерею, забрызганную запекшейся кровью, усыпанную костями и требухой. Он попал в тень от прохода. По его жалобному стону я понял, что дальше без посторонней помощи ему не двинуться.

Коготь тоже это понял и повернул длинную шею в сторону галереи и темного прохода, где лежал Тарран.

Едва чудовище рассмеялось, я выпустил стрелу, с тихим свистом послав ее через логово. Лунный свет сверкнул на стальном наконечнике. Убранный сокровищами череп, останки его возлюбленной по имени Пламя, разбился вдребезги, как кусок льда, брызнув осколками.

Коготь пронзительно закричал, и крик его походил на предсмертный, а я наклонился и поднял Таррана на руки. Гном издал только один-единственный звук — стон человека, пробудившегося от кошмаров. Или, может быть, это стонал я.

Никто не гнался за нами по пещерным туннелям, но тоскливый рев Когтя, которому отомстил гном Тарран, преследовал всю дорогу.

Мы вернулись в Равен в конце лета. Не так-то просто было выбраться из пещер, но, даже оказавшись снаружи, я не бросил Таррана в одиночестве. Я заботливо ухаживал за ним, как за родным, и однажды он сказал, что должен меня вознаградить, раз уж из драконьего клада мы не взяли и мельчайшей безделушки. Гном предложил, что было бы неплохо, если бы я подождал, пока мы не доберемся до Торбардина, поскольку среди горного народа он не считался бедняком. Но я отказался отправиться с ним туда, хотя признался, что интересно было бы поглядеть на такую диковинку: семь великих городов под горой. Я сказал, что буду заботиться о нем, пока не поставлю его на ноги.

— К тому же мне надо домой, — сказал я. — Назад в Равен.

Тарран улыбнулся своей тонкой улыбкой и сказал, что намеревается пойти вместе со мной, чтобы повидать свою старую приятельницу Цинару. В тот же день, только чуть позже, он поинтересовался, как я думаю, узнает ли меня при встрече дочка паромщика.

— Почему нет? — спросил я удивленно и рассмеялся.

— Ты не тот мальчик, каким ушел оттуда, Райл. Посмотри на себя при случае.

Я так и сделал, заглянув однажды утром, когда туман только еще поднимался, в тихий пруд, и не заметил никаких изменений. Может, чуть осунулось лицо, но в остальном я выглядел так же, как раньше.

Но все-таки Тарран был прав в том, что я уже не тот. Когда мы подошли к Белой Стремнине, лодкой управляла Реата. Серьезно поздоровавшись с Тарраном, она вся расцвела, увидев меня, и тихо спросила, все ли со мной хорошо. Так же тихо я ответил, что да. Она улыбнулась, ее волосы в свете заката отливали золотом. Она поняла правду, едва увидев ее, и поверила мне.

Вскоре мы сыграли свадьбу в розовой беседке. Тарран был моим шафером, а Цинара — подружкой невесты. Не было драгоценностей, которые бы сделали мою невесту еще прекраснее, только тонкая золотая ленточка на ее пальце. И не было видно того призрака, который мог бы встать между нами.

Мики Зукер Райхерт

Честь превыше всего

Лучи весеннего солнца проникали сквозь пелену облаков, наводя глянец на соляные пустоши. Копыта гнедого мерина, на котором ехал Мерканиин, с каждым шагом все глубже тонули в песке, а в колесах фургона, который он тянул, застревали чуть ли не все встречные сорняки. До этого взятая внаем легкая повозка трижды переворачивалась, но после того как рыцарь переложил доспехи и припасы на дно фургона как балласт, ехать стало проще. Однако Мерканиин продолжал сомневаться, следует ли тащить труп дракона — разумеется, после того, как тот будет убит, — в деревню, которую чудовище держало в страхе.